16 октября 2025
Евгений Долгих
1816
Есть два вида кинопамяти о стране. Одна — в чеканных, пронизанных светом и болью кадрах советской классики: лишенная пафоса героика и гуманизм «Летят журавли», непарадная сила духа юного бойца «Баллады о солдате», философская глубина «Девяти дней одного года», трудовая доблесть «Высоты». Кадры, где даже в горниле войны и лишений люди не теряли ни совести, ни любви, ни веры в разум и человечность. Другая память — это сегодняшний кинематограф: разбитые дороги, серые панельки, пьяные лица в полумраке провинциальных квартир, безысходность, прошивающая сюжет насквозь. От «Левиафана» Звягинцева до недавнего «Аутсорса» Глигорова — Россия предстает местом тотальной экзистенциальной тоски.
Возникает резонный вопрос: как так вышло? Куда делась та самая «страна, которую мы потеряли» в кинозале? И не является ли это целенаправленным очернительством — ранее по заказу западных фестивалей, жаждущих порции «русской тоски», теперь по злому умыслу «порочного художника», желающего заразить зрителя своим пессимизмом?
Давайте разбираться без гнева и пристрастия.
Советское кино выполняло четкий социальный заказ. Но не в конъюнктурном, а в самом высоком смысле. Оно было частью грандиозного проекта по строительству «светлого будущего». Да, были трудности, враги, войны — но все это преодолевалось во имя великой цели. Камера была обращена к лучшему в человеке: к героизму, взаимовыручке, романтике. Проблемы если и были, то решаемые и локальные. Задавались советские кинематографисты и экзистенциальными вопросами, но кино было искусством надежды по определению, частью общественного договора, где за тяжелым сегодня стояло ясное и доброе завтра.
Современный кинематограф, особенно «авторский», унаследовал другую роль — не проектировать будущее, а вроде как ставить «диагноз» настоящему. Художник 2000-х и 2010-х годов (Звягинцев, Быков, Сигарев, Серебренников, Балагов и др.) оказался в ситуации идеологического вакуума. Больших объединяющих смыслов и тем вроде как не осталось, общий взгляд зачастую обратился внутрь — к частному человеку, к его боли, одиночеству, столкновению с точки зрения режиссера, абсурдной и зачастую жестокой системой.
Стоит признать, что некоторые творцы из этой когорты не устояли перед соблазном: западные фестивали, с их устойчивым спросом на «русскую тоску» - это был гарантированный путь к признанию и наградам. Скажем прямо, отдельные режиссеры занимались откровенным очернительством, спекулируя на самых больных точках и предлагая миру удобный и привычный образ России как «империи зла». Да, были немногие, для кого иностранные фестивали стали единственным окном в мир, единственной возможностью быть услышанными в условиях фрагментированности зрительского интереса на родине. Они снимали про свою боль, как про универсальный человеческий опыт, который можно понять и принять.
Но вот грянул 2022-й год. Кто-то уехал, но большинство осталось. От Запада наше кино теперь отрезано, но навязчивая установка «Россия – ледяная пустыня, по которой бродит лихой человек» наших кинематографистов не покидает. Да, откровенной «чернухи» стало меньше. Но опять-таки, по большому счёту, на экранах - ничего нового. Те же широко разрекламированные «Лихие» Юрия Быкова – это опять кровь, мрак, безнадёга. Обозначился и противоположный тренд - сладкие сказки и комедии с табором набивших оскомину лиц одних и тех же актёров. Меж тем, страна подвергается беспрецедентному давлению, стоит перед грандиозными и опасными вызовами. А в киноиндустрии – лишь далекое эхо реальности… Такое впечатление, что реализм – без перекосов, нормальный серьезный разговор о сегодняшнем дне - в кино исчез как вид.
Разумеется, автор этих строк не призывает снимать только «про войну», не приветствует и «лакировку» жизни, но глубоко убежден: кино, особенно сейчас, не обязано быть утешительным, но оно не имеет права быть убийственным для надежды. Да, о проблемах говорить необходимо. Но есть тонкая, но критически важная грань между честным, пусть и жестким, высказыванием и тотальным погружением во тьму, где человеку отказывают в праве на малейший просвет. Постоянное тиражирование образа мрачной, обреченной страны — как в «Слове пацана» или «Аутсорсе» - это не просто отражение, это формирование. Это самопрограммирование на поражение. Оно воспитывает в зрителе, особенно молодом, ощущение, что вокруг — болото, из которого нет выхода, а значит, и пытаться не стоит. Это убивает энергию, необходимую для любых позитивных изменений.
В то же время недопустим полный отрыв от реальности, уход в банальную «развлекуху». Ну, нет у творцов сегодня морального права и прятаться от проблем за «глянцем»! Замалчивание, бегство — путь к гниению. Кино в самом высоком своем смысле — это не слепок с реальности, а ее интерпретация. И в этой интерпретации всегда остается место для вопроса: «А что дальше?». Что выносит зритель из зала кроме тяжелого осадка и мысли, что все бессмысленно? Или, наоборот, уходит с просмотра сладко убаюканным очередной сказкой?
Что же делать? Понятно, что кино должно быть разным — и сурово-правдивым, и развлекательным. Но одного лишь жанрового разнообразия сегодня уже недостаточно. Возможно, корень проблемы глубже — в утрате творцами своего нравственного кода, чувства ответственности и подлинной сопричастности жизни своей страны.
Повторюсь, речь не о том, чтобы предписывать сюжеты или заниматься «лакировкой». Речь — о внутренней позиции художника. Бесконечно копаться в неприглядном быту и боли, не пытаясь найти в них точку опоры, или прятаться в стерильном мире ситкомов — две стороны одной медали: бегства от диалога с реальностью. Но искусство, лишенное этого диалога, перестает быть жизненно важным. (Если мы, конечно, продолжаем воспринимать современное российское кино как искусство).
Страна переживает исторический перелом, а кинематограф, за редкими исключениями, либо рисует «апокалипсис из 90-х», либо предлагает забыться. Где же честный, взрослый, сопричастный взгляд? Взгляд не стороннего наблюдателя-критика, а человека, который чувствует себя частью народа и его судьбы? Такой художник не боится показать трагедию, но он же ищет в ней не повод для отчаяния, а источник силы. Он показывает не только рану, но и способность к заживлению.
Ещё раз: искусство должно дарить если не радость, то хотя бы надежду. Но надежда — это не оптимизм по заказу. Это то, что рождается из правды, когда художник верит не только в силу порока, но и в силу духа. Показ этой силы — и есть его нравственный выбор и ответственность перед зрителем и перед будущим. Без этого чувства сопричастности любая, даже самая честная, правда рискует стать просто эпитафией. А страна, как и человек, жива, пока в ее искусстве жива вера в то, что завтра может быть если не лучше, то — иным. И в этом — главная миссия кинематографа сегодня. Не соответствуешь? Значит, нечего делать в этой профессии. Не то время.
Впрочем, думается, и государству необходимо внятно проговорить всем нам, в том числе и кинематографистам: кто мы, зачем мы, и куда, собственно идём?
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции портала Mosfilm.ru